– Закрыть глаза! – орет Иван.
Полетела.
Граната. Иван садится на пол и затыкает пальцами уши. Глаза закрыты. Буммм. Вспышка видна даже сквозь сомкнутые веки. Иван открывает глаза, вскакивает…
– Вперед!
Он добегает до спуска в подземный переход. Тот обложен мешками с песком. Из щели между мешками высовывается дуло автомата…
– Ложись! – кричит Иван.
Очередь бьет в бегущего первым Коляна, срезает его начисто. Иван падает на пол и перекативается в сторону.
Нащупывает на поясе вторую гранату. Так, кольцо, рычаг…
– Глаза! – орет Иван и бросает.
Бдуммм. Сквозь ладони просвечивает красным, свет достигает задней стенки черепа и отскакивает. Перед глазами – цветные пятна.
Иван поднимает «ублюдка» к плечу. Почти беззвучные в таком шуме выстрелы. «Ублюдок» долбится прикладом в плечо. Попал, нет? Иван не знает. Вперед, не задерживаться.
– Ур-р-ра-а-а! – орут рядом. На светлом граните платформы чернеют тела. Грохот выстрелов оглушает.
Иван пробегает мимо упавшего адмиральца – конец Коляну – и прыгает к баррикаде вокруг спуска в переход, она высотой по пояс взрослому человеку. Иван переползает вдоль стены мешков, пригнувшись, почти на четвереньках. Поднимает автомат над головой и стреляет за стену вслепую. Рикошет по граниту. Стон. Неужели попал?! Иван отползает назад, выглядывает за баррикаду. Неподвижное тело. Хорошо. Иван рывком переваливается через стену. Зацепившись, падает грудью на мешки с песком. Твою мать. Дикое ощущение, что штурмуешь собственную станцию, «Василеостровскую». Вперед, не думать – он вскакивает…
И оказывается лицом к лицу с человеком в помятой серой форме, выбежавшим из перехода.
Рыжие волосы, пористая бледная кожа.
Бордюрщик поднимает голову, мгновение смотрит на Ивана. Светлые глаза его расширяются… Иван вскидывает автомат к плечу. Щелк. Патроны кончились. Иван нажимает на спусковой крючок еще раз, словно патроны вот-вот появятся. Палец сводит от напряжения. Бордюрщик начинает поднимать оружие. Иван прыгает к нему, бьет в лицо автоматом – плашмя, как держал. Н-на! Лязг зубов. Бордюрщик отлетает назад, задирая подбородок… Смотрит на Ивана. Открывает рот, словно собирается что-то сказать. Из носа у него вырывается темная струйка. Рыжий бордюрщик моргает. Удивление. Иван поворачивает «ублюдка» и бьет еще раз. Н-на! Под пальцами мокрый металл. Н-на! Да падай же! Бордюрщик наконец падает.
Стоя над поверженным врагом, Иван оглядывается.
Красное.
Белое лицо Маяковского на кровавой стене – чудовищное, огромное – качается перед глазами Ивана. Кажется, оно проступает сквозь слой крови.
Полстанции заволокло дымом. Ревет пожарная сирена. И света – сколько все-таки здесь света!
Очередь бьет в проем снизу, из подземного перехода. С визгом рикошетят пули, выбивая из стен куски кроваво-красной смальты. Одна из пуль попадает в световой карниз, тук, с громким хлопком взрывается лампа. Меньше света. Иван пригибается. В сверкающем облаке осколков и дымки Иван видит силуэт бегущего тигра. Дергает головой. Моргает. «Не сейчас». Мимо бегут люди в камуфляже. Иван дергается было… выдыхает. Это свои.
Резкая вонь пороха и ржавый запах крови. Дым.
Красное.
* * *
Из дыма, заполнившего станцию, выходит Шакилов, морщится, держится за щеку. Лицо у него залито кровью, левая сторона – один громадный синяк.
– Что с тобой? – спрашивает Иван. Шакилов сплевывает кровь.
– Да, пофкольфнулфя, – говорит он. – Мордой прямо в фтупеньки. Фидишь? – Шакил обнажает зубы в улыбке. Двух передних нет. Еще парочка стоит криво, розовые от крови. – Ну как, фмефно?
– Еще бы, – говорит Иван. – А что со станцией?
Шакилов поднимает руку. Взявшись пальцами, расшатывает и выдергивает зуб – лицо диггера перекашивается от боли, багровеет от усилий. Р-раз.
Он бросает зуб на пол. Сплевывает – сгусток крови алеет на светлом мраморе пола. Белый зуб, точно кусок пластмассы…
– Фсе, – говорит Шакилов. – «Маяк» нафа. Блин.
Поднимает руку и начинает расшатывать следующий зуб.
– А Восстания?
Шакилов качает головой. Убирает руку, сплевывает красным. Его куртка запачкана кровью и серой глинистой грязью. Он смешно двигает губами, языком проверяет зубы. Потом смотрит на Ивана с кровавой ухмылкой и говорит:
– Уфпели, ффолочи. Это тебе не фалаги какие-нибудь. Они там баррикаду уфтроили.
– На обоих выходах?
– Ага. – Шакилов морщится: – А ну их на фуй. Прикладом-то за фто?
Похороны нужны для живых.
Иван смотрел, как укладывают тела на платформе – ровными рядами. Спохватился, стянул с головы шапочку. Волосы грязные и давно немытые. Ветерок, приходящий из туннелей, непривычно холодил затылок.
Мортусы – в брезентовых плащах, в белых масках на лицах. У некоторых респираторы. Зловещие, как… как и положено служителям смерти, в общем-то. Иван смотрел. Мортусы заворачивали каждое тело в пленку, заделывали скотчем. Потом закрывали брезентом. Была в их неторопливых движениях особая сдержанность, даже чопорность.
Сегодня им предстояло много работы. Одних убитых на станции больше трех десятков.
И будут еще.
Говорят, в заброшеной вентшахте у «Проспекта Славы» мортусы построили гигантскую печь-крематорий, чтобы сжигать трупы. Вывели подачу воздуха с поверхности, дымоход. Пятьдесят метров труба. Тяга такая, рассказывал дядя Евпат, что рев пламени слышно за пару перегонов.
Но все равно это не настоящий крематорий, потому что кости не сгорают. Для этого нужна температура гораздо выше.
Поэтому в туннельном тупике за станцией «Проспект Славы» мортусы складывают обожженные, голые костяки один на другой. И теперь их там тысячи. Целый город скелетов.
А будет на тридцать с лишним больше.
– Приготовиться отдать последние почести, – глухо скомандовал главный мортус. – Минута молчания в память о павших. Сейчас.
Иван склонил голову. Тишина расползлась по станции, поглощая отдельные очаги разговоров и шума.
Василеостровцы, адмиральцы, невские, с Гостинки, наемники – все стояли и молчали. Вот что по-настоящему объединяет людей, подумал Иван. Смерть.
«Я хочу домой». Иван стоял, ветерок обдувал затылок и шею.
«Я. Хочу. Домой».
– Минута закончилась, – сказал главный мортус. – Прощание закончено.
Иван надел шапку, посмотрел, как уходит в туннель караван мортусов. Потом двинулся к своим.
Жрать охота, просто сил нет.
* * *